Такая выпала ей «милость»

Всегда с особым душевным настроем беседую с теми, кому довелось жить в самые драматические годы истории нашего государства. Ведь кому-кому, а людям, родившимся до начала войны, лиха пришлось хлебнуть в полной мере и им есть что вспомнить.
Жизнь быстротечна. Пройдёт не так много времени, и всё, что было когда-то сказано или написано о тех временах, уже не дополнится ни единым словом, ни единой строчкой очевидцев. Тем, кому доведётся жить дальше, останутся лишь воспоминания о людях старшего поколения. А ещё останется досада, что не всё успели расспросить и разузнать.
Небольшой домик на окраине Соснового Бора, где живёт Александра Ружицкая, утопает в зелени. Славно сидеть в прохладной кухоньке, наслаждаясь тишиной и покоем. Но рассказывать спокойно у Александры Дмитриевны получается не всегда. И хотя говорят, что время лечит, многое из пережитого вспоминается так, будто это всё произошло недавно.
– До революции жила семья в Читинской области, – вспоминает она. – Мама рассказывала, что дедушка был мастером на все руки. Бондарничал. Много чего умел делать: кадушки, ушаты, квашни, бочки... Поделки из берёсты: солонки, короба, туеса... В деревне-то особо ничего заводского не покупали – всё своё было. Ну, так благодаря дедушкиному рукоделью да большой семье, которая трудилась не покладая рук, появился в доме достаток – коровы, овцы, большой земельный надел. Хотя земли в Забайкалье навалом, только работай да не ленись.
Достаток, да ещё в деревне – это ведь такое дело. Кто-то порадуется за человека, а кто-то будет исходить чёрной завистью. И сейчас, и тогда на селе было много тех, кто особо-то не утруждался. Вино пили да песни играли. Нанимались на сезон к дедушке, получали расчёт, а потом всю зиму ходили выпрашивали под будущий год масло, мясо, муку, молоко... Куда от них денешься? Бабушка давала понемногу. А потом революция пришла, за революцией – коллективизация.
Приехали из города уполномоченные. Сход собрали, лодыри да пьяницы – в первых рядах. Приезжие спрашивают, кто вам мешает жить? А те дедушкину фамилию называют: “Сальцевы мешают”. Сказали так, чтобы потом за съеденное, что авансом взяли, не отрабатывать. Ну, после этого семью объявили кулаками и всё отобрали. Начали готовить к высылке. Я маленькая была, не помню. Мама рассказывает, что всех уже в товарный вагон начали грузить, а потом высадили мать, отца и нас, детишек. Отправили в ссылку только дедушку с бабушкой. Так они от голода и умерли в Канске.
После уже поняли, почему нам такая милость выпала и ссылка миновала. Отец-то мой был сиротой и воспитывался в чужой семье, а после революции глава семьи стал работать в милиции. Он-то и спас своего воспитанника, да и нас в придачу от верной погибели.
Ну, остались мы в родном селе без собственного угла. Всё наше хозяйство растащили. Была у нас кое-какая одежонка да овчинные одеяла. Унижали нас, кто как хотел, обзывали всяко-разно. Потом в колхоз вступили, стали работать.
Когда началась война, отца призвали в армию. Мама осталась одна с тремя детишками, и колхозное начальство решило доверить ей свиноферму. С одной стороны, вроде и неправильное решение – раскулаченной свиноферму. А с другой стороны, все понимали, что мама умеет работать и вытянет всё хозяйство. Вот она и вытягивала, да не одна, а с нашей помощью. До сих пор не пойму: почему ей никого из взрослых помощников не дали? Вот так, всю войну одна с помощью своих малолетних детей и содержала эту ферму. Мы с сестрой там и спали в отгороженной клетушке, на топчане, покрытом потником, и под худым овчинным одеялом.
Сказать, что тяжело было, – значит, ничего не сказать. Просто это была сплошная беспросветная работа. Сами заготавливали дрова, сами их пилили, топили печи, выхаживали поросят, возили солому... Для чушек варили еду в большом чане, который стоял во дворе. Под ним разводили огонь и непрерывно готовили пойло. А у нас была ещё и своя корова. Нужно было и сено заготовить, и уход за ней требовался.
Когда война закончилась, маму наградили медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов”. Отец вернулся с фронта, и думали мы, что сейчас жить нам будет полегче. Но получилось вот что. Мужики, которые отвоевали и кой-чего на свете повидали, не шибко-то хотели в колхозы возвращаться. Начали правдами и неправдами уезжать в города и устраиваться на разных предприятиях. Точно не помню, но говорили, что правительство даже издало специальное постановление, запрещающее принимать на промышленные предприятия колхозников. Да и паспортов им не давали, чтобы не убегали из деревень. Отец всё же перебрался в другое село, а следом переехали и все мы. Но с войны он вернулся очень больной и через два года умер.
Осталась наша мама одна в чужой деревне с пятерыми детишками. Вот здесь-то мы хватили лиха. Дом, где жили, находился в низине. Картошка вымокала, и урожая не было. Голодали страшно. Приходилось даже весной ходить на поля, которые вспахивали, и собирать прошлогоднюю перемёрзшую картошку. Ею мы и питались. Выручало то, что мама всегда держала корову. Но колхозники были бесправные. Заставляли их каждый год сдавать государству мясо, яйца, масло... Сами голодали, но даже мысли не было воспротивиться и не сдать последнее. Помню двух председателей колхоза. Бывшие фронтовики, замечательные люди. Власть им не дала работать только потому, что они отказывались сдавать зерно государству сверх положенного. Говорили, что колхозники с голоду пухнут и нужно что-то оставить на трудодни. Но кто их тогда слушал. Убрали совестливых мужиков.
Где-то после 1961 года начали колхозникам выдавать первые пенсии. Получили люди, отработавшие всю войну, по восемь рублей на руки и обмерли от унижения. После такой подачки даже самые верные и преданные советской власти старики стали гнать молодёжь из села в город. У колхозной деревни не осталось будущего, и, наверное, с того момента она начала разваливаться, пока окончательно не исчезла.
Григорий Филатов.
Фото автора.
"Зейские Вести Сегодня" © Использование материалов сайта допустимо с указанием ссылки на источник


Подробнее...